Ударение в её имени было на о. Вероника. Это пошло с тех детсадовских времен, когда звук “р” появлялся на кончике языка ценой невероятных усилий, и то не всякий раз. “Девочка, как тебя зовут?” - “Вер-р-роника”, - старательно выговаривала девочка. От стараний ударение сместилось, да так и осталось навсегда на втором слоге.

Всю жизнь Вероника страдала от чрезмерной полноты. Уже с пятнадцати лет она была несчастной обладательницей четвёртого размера бюста. Бюст третировал Веронику. Он первым появлялся в дверях класса (и в любых других дверях), привлекая к себе нескромные взгляды и насмешливые замечания. Он отказывался помещаться в прелестных модных кофточках и настаивал на уродливых размахайках. Во время сна нечего было и думать повернуться на живот (некогда любимая поза) – даже ночью не было Веронике ни забытья, ни покоя.

В шестнадцать лет страдания Вероники непомерно возросли. Виноват в этом был симпатичный одноклассник с невыразительным именем: Антон Сергеев. Впрочем, чаще его окликали Тохой. Все. Только не Вероника. Она его имя боялась произнести даже мысленно, это было – роскошь, дрожь и порхание бабочек в животе - невозможно, немыслимо это было. Присутствие Антона Вероника всегда чувствовала: затылком, спинным мозгом, шестым чувством - этого она знать не могла - всегда и совершенно точно определяла: здесь он или нет. Когда нет – это как ходьба по кругу с заложенными назад руками: бессмысленно и безнадежно. Когда есть – мгновенные обмирания, слабость в коленях, волны теплого счастья или холодного ужаса, или и то, и другое. Даже бывало и так, что, идя в школу, Вероника уже знала точно, будет ли он там. У дверей класса ноги делались ватными и она совершенно серьезно была на грани обморока.

Любовь и кашель не скроешь. Очень скоро весь класс мог обмениваться ухмылками и скабрезными записочками по поводу.

• Ну чё, Тоха, - спрашивал Гиббон, сидя на подоконнике в туалете и недисциплинированно затягиваясь сигаретой, - как там у тебя с твоей жирной? Подвигается?
• Чё вдруг она моя-то? – заводился Тоха.
• Да ладно, не отпирайся, - гоготал Гиббон, сволочь, - все видят, как она на тебя таращится…

И тут подходил обычно Дрон, и клал руку на плечо Тохе, и говорил, вздыхая:

• Не кипишись, пацык, это он от зависти.
• Конечно, - Гиббон с готовностью кивал. – У неё такие буфера – любой позавидует. Тебе, Тоха, можно деньги брать, за разок потрогать…
• Да он сам-то, поди, ещё ни разу… - провокационно встревал кто-нибудь.
• Да ну?! – принимал пас Гиббон, тараща в притворном удивлении круглые голубые глазки. – Не, не может быть…

- Ладно, пойду… А то твоя краля на меня волком смотрит… Того гляди, удавит от ревности.

Почему класс прохаживался на счет Антона – сказать трудно. Ещё труднее сказать, почему не трогали Веронику. И она, пребывая в блаженном неведении насчет общего всезнайства, продолжала плыть в своих мечтах и страхах. Мечты были скромные (зато страхи – самые разнузданные…): она видела, как они остаются наедине, как он рассказывает ей что-нибудь, а она слушает; или она – ему; мысленные диалоги стали не просто привычкой, они стали единственным способом думать. А один раз, замерев от острого счастья, Вероника представила, как он кладет голову ей на колени… Впрочем, лучше не надо. Разве это колени? Это ж две подушки! И Вероника вздыхала по ночам от разлада мечты и реальности. А потом перестала, потому что поняла – её мечты все равно принадлежат ей, а Антон пусть принадлежит всему свету. Какая разница? - главное, что он есть, и то, что они в одном классе – уже само по себе невероятное совпадение и везуха. Чтобы ещё и она ему нравилась – такого просто не бывает.

Некоторое время Вероника тупо смотрела на бумажку. Потом заторможенно подошла к зеркалу и заглянула туда.

• Я не сплю? – спросила она у себя с возрастающим восторгом. – Он действительно мне написал?! – и, получив от отражения огромное “да!”, под гром фанфар и взрывы фейерверка, Вероника принялась прыгать до потолка. Как большой и пухлый тушканчик.

Он был виден издалека – высокий, черноволосый, с начинающими усиками. Самый видный парень их параллели… Антон шагнул Веронике навстречу, и, улыбаясь, подал ей руку. Всё внутри неё задеревенело, и она не понимала, каким чудом ещё держится на ногах, и даже перебирает ими, идя куда-то. Встреча (а Вероника до последнего момента не верила, что Антон придет) была так неожиданна, так неправдоподобна, что Веронике хотелось с Антоном немедленно расстаться. Дома, рухнув на кровать, она станет перебирать мельчайшие подробности – вот счастье! Антон тем временем что-то говорил – быстро и громко; но Вероника ни слова не понимала, она лишь чувствовала, что её рука лежит в его руке, и боялась, что эта рука вспотеет. Внезапно Антон замолчал. Глядел вопросительно. Вероника поняла, что перед этим он её о чем-то спросил, и, покраснев, наугад кивнула головой. Тогда он наклонился и прижался своим ртом к её губам.

В следующую секунду - крики, гогот и улюлюканье. Вероника обнаружила себя в кольце радостных красных рож с противно блестевшими глазками. Не поняв пока, что произошло, она узнала рожи одноклассников.

- На-адо же, какая романтика, - протянула Торкина, и понеслось, как по команде:

• Твикс – сладкая парочка!
• Тоша, я ревную!
• Счастья вам, дети мои! – это, конечно, Гиббон. А кто-то ничего не кричал, кто-то кривлялся. Закатывал глаза и вообще всячески изображал восторг от увиденного только что проявления неземной любви.
• А знаешь ли ты, Голубева, - отнесся Гиббон персонально к Веронике, - что приличная девушка без любви не даст… - дождавшись смешков, он закончил фразу: - …поцелуя? – и даже негодование изобразил, свинья: мол, какие вы тут все испорченные!

Упала тишина.

- Да, - Вероника ощутила, как мгновенно замёрзла кожа на затылке – оттуда по спине побежали ледяные уколы невидимых игл. – Да! Я его люблю. Но это - моё личное дело! Слышишь! – повернулась она к Антону. – Тебя это тоже не касается!

Увы, вина Антона заключалась лишь в том, что записку он писал по совету Гиббона, и засаду предвидеть не мог…

Вероника стояла против кучки растерянных одноклассников. Каждый почувствовал себя вдруг четырехлетним ребёнком, который, расшалившись, не успел вовремя уйти и напустил в штаны прямо при гостях. Звенела в воздухе чистая незамутненная ненависть; и, почувствовав, что держать это энергетическое поле она ещё чуть-чуть – и не сможет, Вероника повернулась и пошла. Медленно. На глазах вскипали слёзы, и тут же испарялись, делаясь, верно, где-нибудь в небе маленькими злыми облачками.